Неточные совпадения
Вронский, несмотря на свою легкомысленную с виду светскую
жизнь, был человек, ненавидевший беспорядок. Еще смолоду, бывши
в корпусе, он испытал унижение отказа, когда он, запутавшись, попросил взаймы денег, и с тех пор он
ни разу не ставил себя
в такое положение.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить
ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным.
В первый
раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое,
в котором виною сам.
Но при всем том трудна была его дорога; он попал под начальство уже престарелому повытчику, [Повытчик — начальник отдела («выть» — отдел).] который был образ какой-то каменной бесчувственности и непотрясаемости: вечно тот же, неприступный, никогда
в жизни не явивший на лице своем усмешки, не приветствовавший
ни разу никого даже запросом о здоровье.
Везде, где бы
ни было
в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть
раз встретится на пути человеку явленье, не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть
раз пробудит
в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю
жизнь.
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место
в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому, хотя
в его блестящей и несколько тщеславной
жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он
ни разу не изменил
ни своему всегда спокойному характеру,
ни возвышенному образу мыслей,
ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
Кудряш. У него уж такое заведение. У нас никто и пикнуть не смей о жалованье, изругает на чем свет стоит. «Ты, говорит, почем знаешь, что я на уме держу? Нешто ты мою душу можешь знать! А может, я приду
в такое расположение, что тебе пять тысяч дам». Вот ты и поговори с ним! Только еще он во всю свою
жизнь ни разу в такое-то расположение не приходил.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою
жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что
ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и
раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
Не видала она себя
в этом сне завернутою
в газы и блонды на два часа и потом
в будничные тряпки на всю
жизнь. Не снился ей
ни праздничный пир,
ни огни,
ни веселые клики; ей снилось счастье, но такое простое, такое неукрашенное, что она еще
раз, без трепета гордости, и только с глубоким умилением прошептала: «Я его невеста!»
— Для самого труда, больше
ни для чего. Труд — образ, содержание, стихия и цель
жизни, по крайней мере моей. Вон ты выгнал труд из
жизни: на что она похожа? Я попробую приподнять тебя, может быть,
в последний
раз. Если ты и после этого будешь сидеть вот тут с Тарантьевыми и Алексеевыми, то совсем пропадешь, станешь
в тягость даже себе. Теперь или никогда! — заключил он.
— Зато покойно, кум; тот целковый, тот два — смотришь,
в день рублей семь и спрятал.
Ни привязки,
ни придирки,
ни пятен,
ни дыму. А под большим делом подпишешь иной
раз имя, так после всю
жизнь и выскабливаешь боками. Нет, брат, не греши, кум!
Но беззаботность отлетела от него с той минуты, как она
в первый
раз пела ему. Он уже жил не прежней
жизнью, когда ему все равно было, лежать ли на спине и смотреть
в стену, сидит ли у него Алексеев или он сам сидит у Ивана Герасимовича,
в те дни, когда он не ждал никого и ничего
ни от дня,
ни от ночи.
Написав несколько страниц, он
ни разу не поставил два
раза который; слог его лился свободно и местами выразительно и красноречиво, как
в «оны дни», когда он мечтал со Штольцем о трудовой
жизни, о путешествии.
В первый
раз в жизни случилось мне провести последний день старого года как-то иначе, непохоже
ни на что прежнее. Я обедал
в этот день у японских вельмож! Слушайте же, если вам не скучно, подробный рассказ обо всем, что я видел вчера. Не берусь одевать все вчерашние картины и сцены
в их оригинальный и яркий колорит. Обещаю одно: верное, до добродушия, сказание о том, как мы провели вчерашний день.
На первых порах Старцева поразило то, что он видел теперь первый
раз в жизни и чего, вероятно, больше уже не случится видеть: мир, не похожий
ни на что другое, — мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет
жизни, нет и нет, но
в каждом темном тополе,
в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей
жизнь тихую, прекрасную, вечную.
Жена его, Марфа Игнатьевна, несмотря на то что пред волей мужа беспрекословно всю
жизнь склонялась, ужасно приставала к нему, например, тотчас после освобождения крестьян, уйти от Федора Павловича
в Москву и там начать какую-нибудь торговлишку (у них водились кое-какие деньжонки); но Григорий решил тогда же и
раз навсегда, что баба врет, «потому что всякая баба бесчестна», но что уходить им от прежнего господина не следует, каков бы он там сам
ни был, «потому что это ихний таперича долг».
Подробнее на этот
раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот
в чем состояла главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право взять их, надо было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую
жизнь я не хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то
ни стало и прежде всего.
В этом человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились
в нем, как бы зная, что
раз поднявшись, что сорвавшись
раз на волю, они должны разрушить и себя и все, до чего
ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если
в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя
в ежовых рукавицах.
Мне не только не приходилось их подбадривать, а, наоборот, приходилось останавливать из опасения, что они надорвут свое здоровье. Несмотря на лишения, эти скромные труженики терпеливо несли тяготы походной
жизни, и я
ни разу не слышал от них
ни единой жалобы. Многие из них погибли
в войну 1914–1917 годов, с остальными же я и по сие время нахожусь
в переписке.
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей
ни разу не подумалось
в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных
в ее
жизни, по крайней мере, до сих пор; через несколько лет после того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев, годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и счастливыми.
Он никогда не бывал дома. Он заезжал
в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета,
в котором бывал два
раза в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти
ни один французский спектакль и ездил
раза три
в неделю
в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и
жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
Так-то, Огарев, рука
в руку входили мы с тобою
в жизнь! Шли мы безбоязненно и гордо, не скупясь, отвечали всякому призыву, искренно отдавались всякому увлечению. Путь, нами избранный, был не легок, мы его не покидали
ни разу; раненные, сломанные, мы шли, и нас никто не обгонял. Я дошел… не до цели, а до того места, где дорога идет под гору, и невольно ищу твоей руки, чтоб вместе выйти, чтоб пожать ее и сказать, грустно улыбаясь: «Вот и все!»
Я уверен, что моему отцу
ни разу не приходило
в голову, какую
жизнь он заставляет меня вести, иначе он не отказывал бы мне
в самых невинных желаниях,
в самых естественных просьбах.
Брат был для меня большой авторитет, но все же я знал твердо, что не вернусь
ни через полчаса,
ни через час. Я не предвидел только, что
в первый
раз в жизни устрою нечто вроде публичного скандала…
Сестры
в течение двух месяцев совместной
жизни успели перессориться и помириться несколько
раз, стараясь не доводить своих размолвок до Галактиона. Обе побаивались его, хотя он никогда не сказал
ни одного грубого слова.
У Гладышева было
в кармане много денег, столько, сколько еще
ни разу не было за его небольшую
жизнь целых двадцать пять рублей, и он хотел кутнуть. Пиво он пил только из молодечества, но не выносил его горького вкуса и сам удивлялся, как это его пьют другие. И потому брезгливо, точно старый кутила, оттопырив нижнюю губу, он сказал недоверчиво...
Отправив все это
в городе на почту, Вихров проехал затем
в погребок, который состоял всего из одной только маленькой и грязной комнатки, но тем не менее пользовался большою известностью во всем уезде: не было, я думаю,
ни одного чиновника,
ни одного помещика, который бы хоть
раз в жизни не пивал
в этом погребке,
в котором и устроено было все так, что ничего другого нельзя было делать, как только пить: сидеть можно было только около единственного стола, на котором всегда обыкновенно пили, и съесть чего-нибудь можно было достать такого, что возбуждает жажду пить, каковы: селедка, икра…
Санин и она — полюбили
в первый
раз; все чудеса первой любви совершались над ними. Первая любовь — та же революция: однообразно-правильный строй сложившейся
жизни разбит и разрушен
в одно мгновенье, молодость стоит на баррикаде, высоко вьется ее яркое знамя — и что бы там впереди ее
ни ждало — смерть или новая
жизнь, — всему она шлет свой восторженный привет.
Александров учился всегда с серединными успехами. Недалекое производство представлялось его воображению каким-то диковинным белым чудом, не имеющим
ни формы,
ни цвета,
ни вкуса,
ни запаха. Одной его заботой было окончить с круглым девятью, что давало права первого разряда и старшинство
в чине. О последнем преимуществе Александров ровно ничего не понимал, и воспользоваться им ему
ни разу в военной
жизни так и не пришлось.
И
в первый
раз в жизни отвел
В.Э. Миллер от глаз собеседника свои убедительные глаза и не сказал
ни да,
ни нет.
Так как она никогда
ни разу потом не намекала ему на происшедшее и всё пошло как
ни в чем не бывало, то он всю
жизнь наклонен был к мысли, что всё это была одна галлюцинация пред болезнию, тем более что
в ту же ночь он и вправду заболел на целых две недели, что, кстати, прекратило и свидания
в беседке.
Так гласит песня; но не так было на деле. Летописи показывают нам Малюту
в чести у Ивана Васильевича еще долго после 1565 года. Много любимцев
в разные времена пали жертвою царских подозрений. Не стало
ни Басмановых,
ни Грязного,
ни Вяземского, но Малюта
ни разу не испытал опалы. Он, по предсказанию старой Онуфревны, не приял своей муки
в этой
жизни и умер честною смертию.
В обиходе монастыря св. Иосифа Волоцкого, где погребено его тело, сказано, что он убит на государском деле под Найдою.
Ехал Серебряный, понуря голову, и среди его мрачных дум, среди самой безнадежности светило ему, как дальняя заря, одно утешительное чувство. То было сознание, что он
в жизни исполнил долг свой, насколько позволило ему умение, что он шел прямою дорогой и
ни разу не уклонился от нее умышленно. Драгоценное чувство, которое, среди скорби и бед, как неотъемлемое сокровище, живет
в сердце честного человека и пред которым все блага мира, все, что составляет цель людских стремлений, — есть прах и ничто!
Сие да послужит нам всем уроком: кто семейными узами небрежет — всегда должен для себя такого конца ожидать. И неудачи
в сей
жизни, и напрасная смерть, и вечные мучения
в жизни следующей — все из сего источника происходит. Ибо как бы мы
ни были высокоумны и даже знатны, но ежели родителей не почитаем, то оные как
раз и высокоумие, и знатность нашу
в ничто обратят. Таковы правила, кои всякий живущий
в сем мире человек затвердить должен, а рабы, сверх того, обязаны почитать господ.
Он замолчал и
в этот вечер уже больше не сказал
ни слова. Но с этих пор он искал каждый
раз говорить со мной, хотя сам из почтения, которое он неизвестно почему ко мне чувствовал, никогда не заговаривал первый. Зато очень был рад, когда я обращался к нему. Я расспрашивал его про Кавказ, про его прежнюю
жизнь. Братья не мешали ему со мной разговаривать, и им даже это было приятно. Они тоже, видя, что я все более и более люблю Алея, стали со мной гораздо ласковее.
— Это, — говорит, — ничего не доказует. Ты гляди: шла по улице женщина —
раз! Увидал её благородный человек — два! Куда изволите идти, и — готово! Муж
в таком минутном случае вовсе
ни при чём, тут главное — женщина, она живёт по наитию, ей, как земле, только бы семя получить, такая должность: давай земле соку, а как — всё едино. Оттого иная всю
жизнь и мечется, ищет, кому
жизнь её суждена, ищет человека, обречённого ей, да так иногда и не найдёт, погибает даже.
Не понимаю, почему он и на меня рассердился, тем более что видел меня первый
раз в жизни и еще не сказал со мною
ни слова.
Ни разу ни скука,
ни утомление,
ни вечная страсть к бродячей
жизни не шевельнулась за это время
в моей душе.
Каждый день я все с бо́льшим удивлением находил, что Олеся — эта выросшая среди леса, не умеющая даже читать девушка — во многих случаях
жизни проявляет чуткую деликатность и особенный, врожденный такт.
В любви —
в прямом, грубом ее смысле — всегда есть ужасные стороны, составляющие мучение и стыд для нервных, художественных натур. Но Олеся умела избегать их с такой наивной целомудренностью, что
ни разу ни одно дурное сравнение,
ни один циничный момент не оскорбили нашей связи.
Ого! я невредим.
Каким страданиям земным
На жертву грудь моя
ни предавалась,
А я всё жив… я счастия желал,
И
в виде ангела мне бог его послал;
Мое преступное дыханье
В нем осквернило божество,
И вот оно, прекрасное созданье.
Смотрите — холодно, мертво.
Раз в жизни человека мне чужого,
Рискуя честию, от гибели я спас,
А он — смеясь, шутя, не говоря
ни слова,
Он отнял у меня всё, всё — и через час.
Никогда еще Милославский не видал своего смирного Алексея
в таком необычайном расположении духа; он почти был уверен, что этот тихий малый во всю
жизнь свою не сердился
ни разу, и потому не удивительно, что с некоторым беспокойством спросил: что с ним случилось?
Хорошая, искренняя женская любовь
ни разу еще не улыбнулась Андрею Ильичу. Он был слишком застенчив и неуверен
в себе, чтобы брать от
жизни то, что ему, может быть, принадлежало по праву. Не удивительно, что теперь его душа радостно устремилась навстречу новому, сильному чувству.
— Как бы то
ни было, приходится проститься с мыслями о счастье, — сказал он, глядя на улицу. — Его нет. Его не было никогда у меня и, должно быть, его не бывает вовсе. Впрочем,
раз в жизни я был счастлив, когда сидел ночью под твоим зонтиком. Помнишь, как-то у сестры Нины ты забыла свой зонтик? — спросил он, обернувшись к жене. — Я тогда был влюблен
в тебя и, помню, всю ночь просидел под этим зонтиком и испытывал блаженное состояние.
Литвинов бегом спустился с лестницы, бросился
в карету и доехал до железной дороги, не оглянувшись
ни разу на город, где осталось столько его собственной
жизни… Он как будто отдался волне: она подхватила его, понесла, и он твердо решился не противиться ее влечению… От всякого другого изъявления воли он отказался.
Елена Андреевна. Желаю вам всего хорошего. (Оглянувшись.) Куда
ни шло,
раз в жизни! (Обнимает его порывисто, и оба тотчас же быстро отходят друг от друга.) Надо уезжать.
Неудержимо потянула меня степь-матушка. Уехали мы со скорым поездом на другое утро — не простился
ни с кем и всю Москву забыл. Да до Москвы ли! За Воронежем степь с каждым часом все изумруднее… Дон засинел… А там первый
раз в жизни издалека синь море увидал. Зимовник оказался благоустроенным. Семья Бокова приняла меня прекрасно… Опять я
в табунах — только уж не табунщиком, а гостем. Живу — не нарадуюсь!
Старик Оглоблин
в молодости служил
в кавалергардах и, конечно, во всю свою
жизнь не унизил себя
ни разу посещением какой-нибудь гостиницы ниже Дюссо и Шевалье, а Николя почти каждый вечер после театра кутил
в Московском трактире.
Прежде всего она предположила заехать за Миклаковым; но, так как она и прежде еще того бывала у него несколько
раз в номерах, а потому очень хорошо знала образ его
жизни, вследствие чего, сколько
ни была расстроена, но прямо войти к нему не решилась и предварительно послала ему сказать, что она приехала.
Тузенбах. Какие пустяки, какие глупые мелочи иногда приобретают
в жизни значение вдруг,
ни с того
ни с сего. По-прежнему смеешься над ними, считаешь пустяками, и все же идешь и чувствуешь, что у тебя нет сил остановиться. О, не будем говорить об этом! Мне весело. Я точно первый
раз в жизни вижу эти ели, клены, березы, и все смотрит на меня с любопытством и ждет. Какие красивые деревья и,
в сущности, какая должна быть около них красивая
жизнь!
В пятницу с утра был возле матери. Странно было то, что Елена Петровна, словно безумная или околдованная, ничего не подозревала и радовалась любви сына с такой полнотой и безмятежностью, как будто и всю
жизнь он
ни на шаг не отходил от нее. И даже то бросавшееся
в глаза явление, что Линочка сидит
в своей комнате и готовится к экзамену, а Саша ничего не делает, не остановило ее внимания. Уж даже и Линочка начала что-то подозревать и
раза два ловила Сашу с тревожным вопросом...
— Если когда-нибудь, — сказал он, — сердце ваше знало чувство любви, если вы помните ее восторги, если вы хоть
раз улыбнулись при плаче новорожденного сына, если что-нибудь человеческое билось когда-нибудь
в груди вашей, то умоляю вас чувствами супруги, любовницы, матери, — всем, что
ни есть святого
в жизни, — не откажите мне
в моей просьбе! — откройте мне вашу тайну! — что вам
в ней?..